Йонас Шталлмайстер

Сначала — о причине поехать в Москву: интенсивный курс культуры. Проживание в московско-немецко-белорусской семье дало мне представление о жизни среднего класса. Но в этом сильно разделенном обществе я не увидел жизни действительно богатых или бедных. Конечно, я много наблюдал и слушал в течение пяти месяцев, но не получил стойкого ощущения культуры и нюансов жизни. Поэтому мои впечатления всегда подкреплялись теми, с кем я работал и жил, и редко только мной самим.

В повседневной жизни я видел мало независимого нового русского дизайна за пределами Студии Артемия Лебедева. (С другой стороны, старый советский стиль и сейчас довольно успешно существует. «Успешный брендинг целой нации», как это назвал бы арт-директор.) Большая часть графического дизайна в книгах, рекламе, журналах и на плакатах — в западном или японском стиле. Мелкие носители, флаеры, концертные плакаты и наклейки также склоняются к общеизвестным стилям. Конечно, еще имеются небольшие отличия — большие компании гораздо более помпезны, особенно если продают предметы роскоши. Китч очень распространен и легко используется (и как адаптация национальной гордости, так и иронической форме), а частный дизайн (листовки с рекламой небольших организаций), как правило, прост и примитивен.

Тем не менее я считаю, что я работал в компании, у которой есть свой собственный стиль в дизайне. Студия создает некое собственное направление, у нее много поклонников, но она также получает в свой адрес (и лично в адрес Артемия Лебедева) массу критики. Но все люди, с которыми я разговаривал, соглашаются, что Студия Лебедева — нетипичная российская компания. Ни в Москве, ни в Германии я не встречал такой смеси непосредственной информации и юмора, который обычно колеблется между противостоянием и заигрыванием в любой другой дизайнерской компании, и мне понравились результаты такой деятельности.

У студии есть свой определенный стиль изложения — здесь работают десять редакторов, тщательно соединяющих графику с текстом. Они делают и разрабатывают столько же, сколько графические дизайнеры, и сотрудничают с ними. Для погружения в этот «дизайн от языка» мне не хватало знания русского. Несмотря на то, что я понимал бытовые разговоры, я не мог понять игру слов или языковой юмор. Я мог понять содержание текста и работать над созданием макета, но редакторы контролировали любые изменения во избежание ошибок. Моя работа состояла, скорее, в систематизации информации, чем в поиске идей и разработке концепций.

Помимо языкового барьера были и другие проблемы: Доминик Хайлиг, с которым я общался насчет организации моей стажировки, ушел из Студии Лебедева в середине 2006-го — как раз в момент между подготовкой и началом стажировки. Это означало, что никто не знал, что со мной делать, когда я приехал. В то время как Доминик знал мои возможности как дизайнера, Людвиг Быстроновский, арт-директор, с которым я теперь работал, должен быть сначала понять, на что я способен. Он давал мне различные небольшие задания при сравнительно медленном темпе работы. Но ситуация быстро изменилась, я начал заниматься более значительными настоящими проектами, меня всерьез восприняли как дизайнера. Здесь я постоянно работал с одним и тем же менеджером. Это продолжалось всю первую половину стажировки, я также вносил незначительные, мелкие изменения в другие проекты, которые она вела. Положительным моментом было то, что я работал с различными дизайнерами и, возможно, быстрее узнавал их характер. Но никто не заботился о том, чтобы моя стажировка проходила в дизайнерском направлении. Оглядываясь назад, я понимаю, что никто из дизайнеров не имел полного представления о моей работе в последние пять месяцев, чтобы дать заключительную оценку моей деятельности и прогрессу.

Не имея возможности принимать участие в разработке концепции проекта, но содействуя там, где во мне нуждались, я в основном выполнял задания, которые представляли собой (до 75%) мелкую корректировку и реализацию уже существующей дизайнерской концепции или просто рутину, когда каждое дизайнерское решение уже сделано до тебя. Я не много здесь изучил, как в техническом плане, так и в творческом. Было два проекта, которые, казалось, явно не нравились никому в студии, у них были сложные заказчики, и поэтому проекты переходили от одного менеджера к другому. Там была долгая история с различными дизайнерами, но не того качественного уровня, к которому я привык в Студии Артемия Лебедева. Я работал над этими проектами спешно (в большей степени, чем раньше) и долго (иногда оставаясь в студии на ночь), но без особого энтузиазма.

Также были абсолютно новые для меня задания, где я мог узнать многое, даже просто делая выводы из примеров. Здесь, когда я выкладывался в работе в студии вместе со множеством различных специалистов, всегда возникало что-то новое. Я всегда мог задать им вопросы, одолжить книги, что-то обсудить, поговорить об идеях или составить собственное мнение о проекте. Благодаря возможности записать каждую маленькую идею и выполнить домашнее задание на выходные, которое выполняют все дизайнеры, у меня всегда были интересные задачи для решения и компетентные, заинтересованные и опытные люди, которые могли мне помочь.

Работа в компании масштаба Студии Лебедева была для меня новым опытом, например, мне нужно было привыкнуть к тому, что я не все должен делать сам, я даже иногда просто не имел возможности сделать все сам. С одной стороны, там были специалисты, которые во всем могли мне помочь, и с другой стороны, я должен был отвечать тем же и делать свою работу доступной для других, что отличается от независимой работы над университетскими проектами. Если в Дармштадтском университете мы учились тому, как самостоятельно представлять свою работу, то здесь у нас были менеджеры по работе с клиентами. Иногда только они могли установить связь между эксцентричными дизайнерами и незаинтересованными авторитарными заказчиками, между людьми, которые просто не могут найти общий язык напрямую. Но в других ситуациях, в проектах, где необходимо большое количество исходных материалов от заказчика или где вносится большое количество мелких корректировок, непрямое общение вызывало затруднения. И менеджеры имели монополию на информацию — с риском, будет ли толкование ответа заказчика соответствовать плану проекта, например, когда срок истекает. Конечно, приятно было бы верить в то, что хороший дизайн говорит сам за себя, но иногда его ценность (особенно в тех вещах, которые рассчитаны на долговременное использование) не видна с первого взгляда и требуется небольшая презентация в качестве разъяснения. В этом случае, на мой взгляд, презентация из первых рук лучше, чем от посредника. Конечно, я в любом случае не мог бы провести разъяснительную презентацию русскоязычному заказчику, но хотел бы присутствовать при беседе с клиентами. Здесь я вижу опасность дизайна скорее для заказчика, чем для пользователя — из всех брендбуков, разработанных студией, только один применяется в реальной жизни.

Я достиг одной важной цели в процессе стажировки. В течение первых трех лет обучения в университете я наслаждался, просто пробуя себя в том, что мне было интересно, но осознавал, что это означает раз за разом начинать все заново, не специализируясь на чем-то конкретном. Здесь, в студии, я смог получить широкое представление о графическом дизайне из ежедневной работы профессионалов очень высокого качественного уровня. Это означает, что я много практиковался в работе и чувствую, что этого достаточно для принятия взвешенного решения о том, в каком направлении мое обучение и работа будут двигаться в дальнейшем.